Насчёт штанов мне пока ничего известно не было.
Некоторые из нас, паривших поблизости, наблюдали за явлением с отстраненным интересом знатоков. Всегда любопытно изучить стиль своих коллег, когда представляется такая возможность: вдруг удастся подцепить какую-нибудь свежую идею. В юности я всегда стремился к драматизму. Теперь, в соответствии с моим характером, я склоняюсь скорее к изяществу и утонченности. Ну, разве что изредка обернусь каким-нибудь пернатым змеем.
Судя по этому обличью, явившемуся джинну довелось провести некоторое время в районе Гиндукуша. Просто удивительно, какой отпечаток накладывает подобный опыт!
Слова вызывающего заклинания чрезвычайно важны. Они действуют заодно с рунами и линиями, начертанными на полу. Всё это вместе создает незримые узы, которые, сплетаясь и переплетаясь, окружают пентакль, создавая непреодолимую границу. Однако стоит произнести всего одно слово чуть-чуть не так, как следует, — и это может оставить фатальную брешь во всей системе защиты. Тэллоу пришлось убедиться в этом на собственной шкуре.
В шестидесятых годах XIX века, когда завидное здоровье Глэдстоуна пошатнулось и силы начали ему изменять, старый лис вложил в посох изрядную магическую мощь, с тем чтобы она всегда была у него под рукой. В результате в посохе оказались заточены несколько могущественных существ, чья природная агрессивность усугублялась тем фактом, что все они оказались вместе в крохотном узле величиной с наперсток. Получившееся оружие было, пожалуй, самым разрушительным с достославных времен Египта. Мне довелось повидать его издалека во время завоевательных войн Глэдстоуна — вырывавшиеся из него серповидные вспышки света без труда рассекали ночь. Я видел силуэт старика, неподвижного, широкоплечего, сжимающего в руке посох. Он и посох были единственными отчётливыми точками в вихре пламени. И всё, что оказывалось захвачено этим вихрем: крепости, дворцы, прочные стены, — все рушилось в пыль. Даже африты трепетали перед его мощью. А вот теперь посох сперла эта Китти. Интересно, понимает ли она, во что ввязалась?
Мне в голову приходило и множество иных, невероятно более мудрых мыслей, однако я не стану тревожить ими ваши слабые умы. Можете просто поверить мне на слово: все они были очень толковые, просто чертовски толковые.
Всем известно, что, материализуясь в мире людей, мы вынуждены принимать ту или иную форму, будь то хотя бы струйка дыма или капелька жидкости. Хотя некоторые из нас обладают способностью оставаться невидимыми на низших планах, на более высоких мы вынуждены являть подобие. Такова часть жестоких уз, налагаемых на нас волшебниками. Поскольку в Ином Месте мы не имеем такой определённой формы, это требует от нас весьма ощутимого напряжения и причиняет нам мучения. Чем дольше мы здесь остаемся, тем сильнее становится эта боль, хотя изменение формы может временно ослабить эти симптомы. Чего мы не делаем, так это не «овладеваем» материальными объектами: чем меньше мы имеем дело с земными вещами, тем лучше, и, в любом случае, это строго-настрого запрещено условиями призывающих нас заклятий.
Хотя, конечно, торчащая оттуда коленная чашечка смотрелась ещё более стильно.
Один из них был мой знакомый по массовому вызыванию — та долговязая птица. Другой походил на пузатого орангутана. Короче, старые добрые традиционные обличья. Им-то не приходилось возиться с заплесневелыми костями.
Можете судить, насколько низко пал Гонорий, хотя бы по тому, что он явно не потрудился проверить все планы. В противном случае он бы сразу увидел, что я был бесом только на первых трёх планах. На прочих же я оставался Бартимеусом во всём своем блеске и величии.
Надо сказать, что его бредовые речи странным образом были небезынтересны. С незапамятных времен все мы, от могущественнейшего марида и до последнего беса, сталкиваемся с двумя проблемами: повиновения и боли. Мы вынуждены повиноваться волшебникам, и это причиняет нам боль. Благодаря приказу Глэдстоуна Гонорий, похоже, сумел разрешить эту ключевую проблему. Но в процессе утратил рассудок. Кто же в здравом уме предпочтет оставаться на Земле, вместо того чтобы вернуться домой?
Тут очень пригодились шесть бесовских пальцев: каждый из них снабжен присоской.
Грузовик, который вез куда-то дыни, врезался в стеклянную витрину рыбного магазина, и на мостовую хлынул водопад битых стёкол и палтуса. Задняя стенка кузова откинулась, и дыни посыпались на улицу, где, следуя естественному уклону почвы, покатились дальше, набирая скорость. Несколько велосипедов перевернулось или влетело в канаву, пока наконец путь дынь не завершился в витрине посудного магазина у подножия холма. Те немногие пешеходы, которым удалось увернуться от снарядов, были впоследствии сбиты с ног оравой помоечных котов, устремившихся к рыбному магазину.
Представьте себе, каково подойти вплотную к бушующему пламени, — вот примерно так же действовало на меня серебро, с той разницей, что серебро — обжигающе холодное.
Игла Клеопатры — это пятнадцатиметровый египетский обелиск, тянет на сто восемьдесят с гаком тонн и к Клеопатре ровным счётом никакого отношения не имеет. Кому и знать, как не мне, — это ведь я был одним из тех тружеников, что воздвигли его для Тутмоса III в 1475 году до н. э. Я точно помню, как мы втыкали его в песок в Гелиополисе, и потому был немало изумлен, увидев его в Лондоне три с половиной тыщи лет спустя. Думаю, его кто-то свистнул. И что за люди пошли — буквально ничего без присмотра оставить нельзя!