Глаз голема - Страница 119

119

Через несколько минут мы прижали скелет к подножию обелиска. Он лихорадочно вертел черепом из стороны в сторону, багровые огоньки так и сверкали в поисках пути к отступлению.

— Гонорий, — сказал я, — это твой последний шанс. Мы понимаем, как несладко тебе пришлось. Если ты не можешь по своей воле дематериализоваться из этих костей, наверняка кто-нибудь из современных волшебников сумеет освободить тебя от наложенного заклятия. Сдавайся, и я попрошу своего хозяина отыскать соответствующее заклинание.

Скелет издал скрежещущий возглас, исполненный презрения.

— Хозяина, говоришь, попросишь? Как будто это так просто! Можно подумать, вы с ним прямо на дружеской ноге! Очень сомневаюсь. Все, все вы подчиняетесь прихотям своих хозяев-людей, один только я свободен!

— Да ведь ты же заточен в вонючем мешке костей, возразил я. — Посмотри на себя! Ты не способен даже обернуться птицей или рыбой, чтобы ускользнуть.

— Я в лучшем положении, нежели ты! — огрызнулся скелет. — Сколько уже лет вы на них пашете? Сколько вы ни меняйте облик, факт остается фактом: ты — раб, и все вы рабы, скованные кандалами и действующие под страхом наказания. Ах, поглядите: вот я бес, вот я дьявол! Подумаешь! Кому какое дело?

— Я, вообще-то, горгулья, — буркнул я. Но не слишком громко: в целом-то он был прав.

— Да если бы у тебя был хоть малейший шанс, ты бы вместе со мной бродил по Лондону, где вздумается, и учил этих волшебничков уму-разуму. Лицемер! Я бросаю тебе вызов!

Послышался хруст позвонков, торс развернулся, белые кости потянулись и ухватились за гранитную колонну. Скелет Глэдстоуна крякнул, подтянулся и полез на обелиск, цепляясь за высеченные на нём иероглифы.

Мы с моими товарищами провожали его взглядом.

— Куда это его понесло? — спросила птица. Горгулья пожала плечами.

— Все равно деваться ему некуда, — сказал я. — Он лишь оттягивает неизбежное.

Говорил я довольно злобно, потому что в словах Гонория была изрядная доля правды и сознавать это было крайне неприятно.

— Ладно, давайте кончать с ним.

Но к тому времени, как мы полетели наверх, воздев копья, на которых мрачно поблескивали в сгустившихся сумерках серебряные вещицы, скелет уже добрался до верха древнего обелиска. Оказавшись на его острие, он кое-как поднялся на ноги и воздел руки, повернувшись лицом к западу и заходящему солнцу. Закатные лучи озаряли длинные седые волосы и играли на блестящих неровностях черепа. Потом он молча согнул ноги и изящно, ласточкой полетел в реку.

Орангутан метнул следом своё копьё, но на самом деле нужды в этом уже не было.

Было время вечернего прилива, вода в Темзе стояла высоко; скелет упал в воду далеко от берега и мгновенно ушёл на дно. Он вынырнул ещё раз, далеко вниз по течению: из глазниц хлестала вода, челюсть двигалась, костлявые руки беспорядочно размахивали. Но всё это по-прежнему беззвучно. А потом он исчез.

Быть может, его унесло в море, быть может, он ушёл в ил на дне Темзы. Нам с берега было не видно. Главное, что больше африта Гонория, обитавшего в костях Глэдстоуна, никто не видел.

Китти

35

Китти не плакала.

Если годы, проведенные в Сопротивлении, её чему и научили, так это сдерживать свои эмоции. Плакать сейчас не имело смысла. Катастрофа была столь гигантской и сокрушительной, что нормальная человеческая реакция тут сделалась неуместной. Ни во время отчаянного бегства из аббатства, ни сразу после него, когда Китти наконец остановилась на пустынной площади в миле оттуда, — ни разу она не позволила себе размякнуть и опуститься до жалости к себе.

Страх гнал её дальше — девушка все никак не могла поверить, что ей удалось ускользнуть от демона. На каждом углу она, в соответствии с принятыми в Сопротивлении правилами, останавливалась, выжидала тридцать секунд, потом оглядывалась в ту сторону, откуда пришла. Но каждый раз не обнаруживала никаких признаков погони: только спящие кварталы, тусклые фонари, безмолвные аллеи. Казалось, городу всё равно, есть она или нет. С неба смотрели бесстрастные звезды и равнодушная луна. В ночи никого не было, даже следящих шаров было не видать.

Её ноги чуть слышно ступали по мостовой. Она трусила по улице, стараясь держаться в тени.

Звуков до неё доносилось немного: раз по соседней улице проехала машина, раз где-то взвыла сигнализация, раз где-то тоненько заплакал младенец.

В левой руке Китти по-прежнему держала посох.

Поначалу она ненадолго спряталась в полуразрушенном подвале жилого квартала, откуда ещё видны были башни аббатства. Она едва не оставила посох там, под грудой мусора. Однако, хотя посох был совершенно бесполезен — благодетель ведь сказал, что он годится лишь на то, чтобы отпугивать насекомых, — это была единственная вещь, которую Китти унесла с собой из всего этого кошмара. И расстаться с нею она не смогла.

В подвале она несколько минут передохнула, но спать было никак нельзя. К рассвету весь центр Лондона будет кишеть полицией. Оставаться тут смертельно опасно. Кроме того, Китти боялась закрыть глаза — она страшилась того, что может увидеть.

В самые глухие послеполуночные часы Китти пробиралась на восток вдоль Темзы, пока не дошла до Саутуоркского моста. Это была наиболее опасная часть всего путешествия: мост был открытым местом, и всякий, переходящий его, оказывался на виду, а тем более она со своим посохом. От Стенли Китти знала, что все волшебные предметы излучают сияние, бросающееся в глаза каждому, кто способен это видеть, и Китти подозревала, что демоны могут заметить её издалека. Поэтому она долго выжидала, прячась в кустах у моста, набираясь храбрости, а потом стремительно перебежала на другую сторону.

119